звуки лиры». Так и остался Мидас на всю жизнь с этим подарком

Аполлона.

Можно только представить, как мучился Мидас. Было бы полбеды, если бы он был обыкновенным человеком. Но каково быть с ослиными

ушами царю целого народа?! И все произошло только из-за того, что он высказал свое мнение о понравившемся ему исполнении и

музыке Марсия. И дело абсолютно не в том, что Марсий его земляк.

Просто он играл ту музыку, которую Мидас слышал с детства. И

уж кому, как не Мидасу, воспитанному на этой музыке, знать -

хорошо или плохо играл Марсий, Мидас был готов поклясться, что он ничего более совершенного не слышал в своей жизни. Даже тогда, когда в музыке Марсия он улавливал знакомые мелодические обороты, то и тогда они звучали как-то по-новому, необычно. У него аж сердце замирало от вихря стремительных звуков, несшихся так, словно они способны были все смести на своем пути. Ему казалось, что он знает, куда несется этот поток, чтобы там найти успокоение и раствориться. Но в самый последний момент музыка делала внезапный поворот, и все начиналось сначала. Эта неожиданность была столь восхитительной, что не прочувствовав ее, невозможно до конца понять весь смысл музыки. Как жаль, что на этом конкурсе, проходящем в самом центре Эллады, не было среди слушателей хотя

бы нескольких фригийцев, которые могли бы в полной мере оценить глубину замысла Марсия и мастерство его воплощения.

Но разве он, Мидас, виноват, что эти напыщенные и важные музы разбираются только в своих эллинских мелодиях и даже не дают себе труда попытаться вникнуть в суть другой, необычной для

них музыки. Конечно, услышав слабое, но знакомое бренчание Аполлона на лире, они сразу же узнали свои родные напевы и присудили

ему победу. Но это — несправедливо! Он, Мидас, не жалеет, что

попытался восстановить истину и сказал все, что думал. Но эти

ослиные уши? Как же жить дальше?

Теперь бедному Мидасу не оставалось ничего другого, как прятать ослиные уши под высоким фригийским колпаком и нигде никогда

его не снимать. Единственный человек, который был знаком с тайной

царя, — его брадобрей. Да и как скрыть от него свое несчастье,

когда в обязанности брадобрея входит не только брить царя, но и стричь? Стричься же в колпаке — невозможно, и волей-неволей брадобрей был посвящен в тайну. Но под страхом смертной казни ему

было приказано держать язык за зубами.

Как и всякий обыкновенный человек, брадобрей боялся смерти,

и поэтому даже старался забыть о секрете, вырвать его из собственной памяти. Однако, к своему великому несчастью, он был безудержным болтуном, и сохранять тайну для него было так же трудно, как, например, Зевсу — не ухаживать за женщинами или Гермесу — не воровать. Ему очень хотелось сообщить всем, каким потрясающим