Аудиторию концертов Spirit почти исключительно составляют люди, выглядящие так, словно они

явились из прошлого десятилетия. У них волосы до плеч, бисерные украшения, расклешенные

брюки и грязные пальцы на ногах. У меня нет впечатления, что они оделись так специально

349

в честь Рэнди и его трио. Вероятно, это их постоянный облик. Я и не думал, что в нашей стране осталось такое количество хиппи. Коль скоро мы — группа, носящая название Police, а наши волосы коротко острижены и отдают металлическим блеском, вполне естественно, что такая аудитория реагирует на наш имидж враждебно, но первой же песней наш маленький ансамбль и мое хрипловатое пение завоевывают их сердца, и даже если мой высокомерный сценический образ отталкивает их, это с лихвой компенсируется тем фактом, что мы хорошо играем. Мы выглядим бесстрашными, бескомпромиссными и очень уверенными в себе, за что и получаем вознаграждение в виде бурной овации после получасового выступления. Майлз обнимает меня и говорит, что я непременно стану знаменитым. На этот раз я не отшатываюсь от него. Группа Марка выступает неплохо, аудитория реагирует на нее вежливо, но довольно вяло, зато Spirit вызывает настоящую бурю среди слушателей. Рэнди Калифорния настолько убедительно воспроизводит образ Джимми Хендрикса, что в это трудно поверить. Песня «Hey Joe» в его интерпретации невероятно трогает меня и вызывает острую ностальгию. Ведь Хендрикс так трагически ушел из жизни восемь лет назад.

Когда я получаю письмо со штемпелем, на котором значится слово Манчестер, первая моя мысль

— что оно от Фрэнсис и Джо. Но я ошибаюсь. Вот что написано в этом письме: Дорогой сын,

мне очень жаль, что я так расстроила тебя, и надеюсь, что когда-нибудь ты меня простишь — вот все, что я могу сказать. Я помню, в одной твоей песне есть слова, что разбить чье-нибудь сердце — это все равно, что разбить свое собственное. Ты прав, так оно и есть. Меня убивает мысль о том, что я потеряла тебя. Обними и поцелуй за меня маленького Джо. Люблю, мама. 350

Я снова чувствую себя семилетним мальчиком.

Моя мать не могла тогда знать, что жить ей осталось не более десяти лет, но каким-то внутренним слухом она, вероятно, слышала часы, отмеривающие ее время. Она увидела клочок синего неба и рванулась к нему. Я стремился к своей мечте, а она стремилась к своей, но какая-то часть меня не могла благословить ее идти ее собственным путем. Мой ответ, хотя я и пытался сделать его как можно более нежным, не стал от этого менее безжалостным. Я решительно встал на сторону своего отца, решив, по глупости, что жизнь — это игра, похожая на футбол, которая может быть выиграна или проиграна в зависимости от численности игроков с каждой стороны. Кажется, я закончил письмо чем-то вроде самооправдания, сказав, что я должен быть за отца, что я не могу больше поддерживать с ней отношения и что «даже это письмо кажется мне маленьким предательством». Мне больно писать об этом, но, должно быть, мое письмо ужасно ранило ее. Мысль об этом ранит меня и сейчас, когда я понимаю, каким надутым, глупым щенком был я тогда, потому что пройдет совсем немного времени, и я сам окажусь в положении безнадежно влюбленного в другую женщину, парушу брачные обеты, несмотря на свою уверенность в том, что сумею их соблюсти, что меня сметет волна чувств и страсти, которую никто не в силах будет остановить...