было целиком поглощено одной всепожирающей страстью. Она не

был

256 Е. В. Герцман

только занимала все мысли и чувства Нерона, она буквально испепеляла его. Это была бесконечная и пламенная любовь к музыкальному искусству, исходившая из самых глубин его коварной души. Своей страсти он отдавался полностью. Существует слишком много свидетельств того, что государственные и личные интересы он подчинял занятиям музыкой. Нерон считал себя кифародом, но не дилетантом-любителем, а профессиональным артистом.

Он словно жил двойной жизнью. Одна из них — государственная, с целой цепью преступных дел, а другая — художественная, связанная со служением высокому искусству. А оно для Нерона не было

простой забавой, как для бесчисленного сонма властителей древнего

мира (исключая, конечно, Птолемея-Авлета), благосклонно впускавших музыку к себе во дворец, любезно разрешавших ей садиться

за их пиршественный стол и отрабатывать кусок царского пирога.

Для Нерона кифародическая деятельность бьна смыслом существования и истинным призванием.

Для современников же кровавого диктатора его любовь к музыке представлялась таким же ужасным пороком, как и его кровожадность. Как уже указывалось в случае с Птолемеем-Авлетом, по бытовавшим тогда воззрениям, император, занимавшийся низменным и неблагородным делом музыканта, был достоин всякого осуждения. Поэтому

к многочисленным порокам Нерона античный мир с охотой добавил

еще один существеннейший изъян — гнусную приверженность к пению

и игре на кифаре. Даже такой просвещенный для своего времени

человек, как Корнелий Тацит («Анналы» XIV 14, 1), писал, что Нерон имел «отвратительную любовь играть на кифаре». А выдающийся поэт Ювенал («Сатиры» VIII 198—200) считал, что театральные выступления Нерона — позор для Рима.

Не берусь обсуждать вопрос, насколько сам Нерон осознавал, что большинство его поступков выходит за границы человеческой

морали и нравственности. Это сложная проблема целиком в компетенции историков и психологов. Но совершенно определенно можно утверждать: Нерон отдавал себе полный отчет в том, что его

профессиональные занятия музыкой являются открытым вызовом обществу. Однажды бросив этот вызов, он всю жизнь бился за право

быть кифародом и выступать перед публикой. Еще один парадокс:

человек, распоряжавшийся жизнями сотен и тысяч людей, бесконтрольный хозяин империи, должен был искать пути удовлетворения своего творческого экстаза. Будучи не в силах расстаться со своим «мусическим безумием» (Лукиан «Нерон» 6), он стремился различными способами оправдать его в глазах окружающих, находя ему религиозные и житейские причины.